Одной из самых больших загадок первого дня войны является выступление Молотова по радио. Почему выступил не сам Сталин — вождь, руководитель партии и правительства? 22 июня 1941-го года Молотов прочел по радио совсем не ту речь, которую написал…
Почему выступление Молотова началось 22 июня 1941 г. лишь в 12.
15, хотя немецкие самолеты стали наносить удары по приграничным аэродромам с 4.00 утра, Геббельс начал зачитывать по радио обращение фюрера к германскому народу в связи с началом войны против СССР в 6.30 (по берлинскому времени), а пресс-конференция Риббентропа началась в 7.30 (по берлинскому времени).Почему, наконец, в числе первых советских городов, подвергшихся авиабомбежкам, в речи Молотова были названы лишь четыре города — Житомир, Киев, Севастополь и Каунас, хотя согласно самой первой оперативной сводке Генштаба Красной Армии № 01 на 10 ч. 00 мин. 22 июня 1941 г. бомбежке были подвергнуты аэродромы, расположенные в 33 городах и населенных пунктах?
Из 4 же названных Молотовым городов в сводке ГШ № 01 был указан лишь один Каунас (Ковно); согласно сводкам ГШ за последующие дни Севастополь и Киев впервые бомбили 24 июня 1941 г., бомбежка немцами Житомира несомненно же была, но почему-то в первых оперсводках ГШ не зафиксирована.
Есть несколько объяснений невыступления Сталина в первый день войны.
1) Политбюро решило, что ему надо выступить, а он отказался. Так сказать, нарушил партийную дисциплину. В изложении А. И. Микояна это выглядит так: “Решили, что надо выступить по радио в связи с началом войны. Конечно, предложили, чтобы это сделал Сталин. Но Сталин сказал: “Пусть Молотов выступит”. Мы все возражали против этого: народ не поймет…
Однако наши уговоры ни к чему не привели. Так как Сталин упорно отказывался, то решили, пусть выступит Молотов… Конечно, это было ошибкой. Но Сталин был в таком подавленном состоянии, что в тот момент не знал, что сказать народу”. На мой взгляд, обязывать Сталина что-либо сделать в то время никто не мог, об этом просто не могло быть и речи, а подавленное состояние наверняка было (еще бы, он же всем говорил, что еще два года войны не будет). Из этого родились следующие варианты причины его невыступления.
2) Сталин был в шоке и уехал на одну из своих дач.
3) Сталину надо еще было понять, что происходит, т. к., скорее всего, он еще надеялся свести все к конфликту наподобие Халхин-Гола. Об этом рассказывал Ф. Чуеву В. М. Молотов: “Он не хотел выступать первым, нужно, чтобы была более ясная картина…
Он сказал, что подождет несколько дней и выступит, когда прояснится положение на фронтах”. Это очень похоже на правду, но довольно жутковатую. Это все равно что объявить пассажирам налетевшего на айсберг “Титаника”: “Капитан огласит свое решение, когда разберется с ситуацией! “
4) Сталин был болен, чуть ли не нарыв в горле, и потерял голос, поэтому и не мог выступать.
5) Сталина просто не было в Москве — как утверждают несколько зарубежных историков, в частности, Р. Пейн и Р. Бракман, он 19 июня 1941 года поездом уехал в Сочи вместе cо Ждановым в отпуск.
Я допускаю, что этим же поездом с ними до Киева ехал и Хрущев (он в своих “Воспоминаниях” утверждает, что Сталин долго держал его при себе, а потом вдруг взял и отпустил, вот он и уехал из Москвы поездом вечером 20 июня. “Приехал я в Киев утром, как всегда. Это была суббота”, — вспоминает Хрущев).
Последний вариант кажется мне самым реальным, хотя против него выставляется “неоспоримый” довод — мол, Сталин непрерывно (за исключением двух дней — 29 и 30 июня) продолжал вести прием в своем кабинете, что следует из записей его посетителей в “Кремлевском журнале” с 19 июня по 8 июля 1941 г. (в этот день июля вождь абсолютно точно был в Москве, т. к. принял в своем кабинете английского посла Криппса).
Рукописные странички из Кремлевского журнала о посетителях кабинета Сталина за 22 июня 1941 г. (из фондов РГАСПИ).
График посещений кабинета Сталина 22 июня 1941 года, составленный автором. Из графика видно, что с 12.05 до 12.25 в кабинете никого не было.
Но вот какой интересный факт был обнаружен мною при тщательном изучении “Кремлевского журнала” — оказывается, в него с 1927 года записывали всех, кто переступал порог сталинского кабинета, вне зависимости от того, находился ли в нем сам вождь. В отсутствие вождя первым в кабинет входил тот, кого он оставлял “на хозяйстве” вместо себя, — обычно это был Молотов (доверил же он ему 22 июня 41-го года обратиться вместо себя к народу и сообщить о начале войны, почему же не мог доверить свой кабинет?).
В первой половине 30-х гг., уезжая в отпуск на юг, Сталин оставлял за себя Молотова или Кагановича; они вели прием в его кабинете, но на форме журнальных записей это никак не отражалось, по ним можно считать, что в это время и Сталин находился в своем кабинете. Позднее, в марте 1953 года, Сталин с инсультом лежит на Кунцевской даче, а по записям 2 марта его дважды посещает в кабинете Политбюро (называвшееся до 5 марта 1953 г. Бюро Президиума ЦК) в полном составе.
Сталин умер 5 марта 1953 года, но ежедневно с 5 по 9 марта члены и кандидаты в члены Политбюро вновь “на приеме” в его кабинете. И запись в журнале в эти дни абсолютно не отличается от сделанной в то время, когда в кабинете находился его хозяин.
Похоже, что записи посетителей велись специально для режима и охраны, поэтому ежедневно фиксировали, как это и положено, всех переступавших порог этого сверхважного и сверхсекретного объекта (мало ли что потом случится — не дай бог “прослушку” обнаружат или мину).
Поэтому, скорее всего, записи дежурившего в приемной секретаря о его посетителях ежедневно сдавались начальнику охраны вождя, поэтому они и делались не в журнале или тетради, а на отдельных листках. И служить стопроцентным доказательством того, что во время пребывания посетителей в кабинете Сталина там находился и он сам, они никак не могут.
Подробно вопрос о том, где был Сталин с 19 июня по 3 июля 1941 года, рассмотрен мною в книгах “Великая тайна Великой Отечественной (“Новая гипотеза” и “Ключи к разгадке”), здесь же я привожу обнаруженный в Архиве внешней политики лишь один документ, дающий возможность ответить на этот вопрос.
Этот документ был введен в научный оборот Г. Н. Песковой, опубликовавшей в информационном бюллетене Историко-документального департамента МИД РФ свою статью “Наше дело правое” (как готовилось выступление Молотова по радио 22 июня 1941 года).
Здание Центрального телеграфа на улице Горького, где в 1941 году находилась студия Радиокомитета, из которой выступал Молотов.
Пескова о его создании написала так: “Сидя в кабинете Сталина, Молотов карандашом набросал первоначальный вариант обращения к народу, факсимиле которого публикуется впервые. На нем имеются поправки, сделанные рукой Молотова…” Ознакомившись в Архиве внешней политики РФ с подлинником “черновика речи Молотова”, я воочию увидел внесенные в него рукой Молотова изменения.
Во-первых, этот “черновик выступления” сначала был написан Молотовым явно не от своего имени, а скорее от имени Сталина, т. к. сначала Молотов упоминался в нем в третьем лице (“Шуленбург… сделал заявление народному комиссару иностранных дел Молотову”, что потом им же самим было исправлено на “…заявление мне как народному комиссару”, а слово “Молотову” зачеркнуто).
Во-вторых, из текста было вычеркнуто упоминание о бомбежках советских аэродромов. В-третьих, черновик представлял собой вполне законченный текст, хотя имелось несколько авторских правок, сделанных в процессе написания.
Однако есть и ряд правок, внесенных Молотовым скорее всего по чьим-то замечаниям после зачтения кому-то написанного им текста. В основном это малозначащая правка — например, “напали на нашу родину” заменено на “напали на нашу страну”; “открыв бомбежку” — на “подвергнув бомбежке” и т. п., но есть одно место, позволяющее точно определить автора корректировки.
Молотовский вариант заканчивался словами: “…нанесут сокрушительный удар по врагу, разгромят и уничтожат”, но вдруг “разгромят и уничтожат” Молотов зачеркнул и дописал вставку: “Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами! “Это несомненно чеканный сталинский стиль.
Рукопись Молотова — обращение к советскому народу 22 июня 1941 г. (из фондов АВП РФ).
Итак, вроде бы вся картина происшедшего утром 22 июня 1941 года в сталинском кабинете ясна. Сначала (с 5.45) в кабинете был Молотов с Берией и руководство НКО — Тимошенко, Жуков и Мехлис. Военные доложили о нападении и боевых действиях на границе, Берия — о сообщениях погранокругов и агентуры.
Обсудили ситуацию, Молотов начал набрасывать текст выступления вождя. В 7 часов подошел оставшийся за Жданова Маленков, а также Вышинский. За ними стали подтягиваться члены Политбюро — Ворошилов, Микоян, Каганович. Пообсуждали текст обращения, решили, что зачитать его должен Сталин. В 10.15–10.25 принесли оперативную сводку Генштаба № 01 (на 10.00), уточнили по ней текст обращения.
Молотов зачитал Сталину проект текста его выступления, Сталин подредактировал стиль, внес финальные стратегические фразы и неожиданно указал главное изменение — он выступать не будет, с обращением к народу по радио должен выступить Молотов.
В кабинете в это время находилось самое близкое окружение вождя. Все они, кроме Микояна, вскоре войдут в состав Государственного комитета обороны, которому с 30 июня 1941 г. будет принадлежать вся полнота власти в стране. Они якобы пытались (по их воспоминаниям) убедить Сталина выступить, но он был непреклонен.
В 12.05 (по записи в Кремлевском журнале) Молотов выходит из кабинета вождя. Спускается к подъезду, доезжает до Центрального телеграфа, где находилась радиостудия Радиокомитета, и с 12.15 зачитывает текст, который… заметно отличается от только что согласованного и исправленного вождем.
Это невероятно, но факт — за 10 минут дороги и пребывания в радиостудии Молотов внес в текст весьма существенные изменения! Пескова о различиях обнаруженного ею рукописного текста Молотова и произнесенного им по радио пишет так: “…Текст был принят за основу и существенно дополнен.
Так, в окончательном варианте обращения появилась фраза о том, что Молотов выступает по поручению советского правительства и его главы товарища Сталина. Во втором абзаце подробно говорилось о нарушении Германией заключенного с СССР договора о ненападении.
Текст обращения был также значительно расширен за счет включения в него положения о развязывании войны правителями Германии, а не германским народом, и о полном поражении вторгавшихся в Россию врагов, как это не раз бывало в отечественной истории.
…Последние слова в обращении: “Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами”, которые стали главным лозунгом во время войны, принадлежат Молотову” (А. О.: Категорически не согласен в этом с уважаемой Г. Н. Песковой. Убежден, что это слова Сталина, продиктованные им Молотову. )
Сравнив текст, который Молотов собственноручно написал карандашом, с текстом речи, произнесенной Молотовым по радио 22 июня 1941 года, я обнаружил еще целый ряд серьезных отличий между ними, не отмеченных в работе Песковой.
B произнесенной по радио речи, текст которой был опубликован в газете “Правда” за 24 июня 1941 года:
1) добавлено, что, по сообщению Шуленбурга, германское правительство выступило войной против СССР, и названо число погибших и раненых от первых бомбежек 22 июня — 200 человек;
2) добавлен перечень стран и народов, ранее ставших жертвами фашистской агрессии;
3) добавлено сравнение Гитлера с Наполеоном, причем они оба названы “зазнавшимися”;
4) впервые проведена аналогия между войной 1812 года и войной СССР с Германией и начавшаяся война впервые названа Отечественной;
5) имеется призыв ко всему советскому народу принять участие в разгроме врага, тогда как в наброске речи это возлагается лишь на армию, флот и авиацию;
6) имеется призыв к народу сплотиться вокруг большевистской партии и “вокруг нашего великого вождя товарища Сталина”.
Но ведь это же нереально — не мог Молотов за такое короткое время внести в текст столь серьезные изменения, а главное — он же не смел изменить ни единой буквы в тексте, утвержденном Сталиным! И тем не менее это было сделано… Пескова считает, что текст был откорректирован в кабинете Сталина и Молотов зачитал по радио измененный там текст.
Однако если бы это было так, в архиве хранился бы именно измененный текст, а не его первый вариант. И потом, в рукописном варианте Молотова совершенно очевидна корректировка Сталина — в первую очередь в смене лица, от имени которого будет зачитываться обращение, и введении заключительных исторических слов “Наше дело правое…”.
Откуда же взялся рукописный документ с новым текстом, куда делся документ со старым? Почему при острейшем дефиците времени в момент подготовки выступления Молотова его текст был написан заново, ведь большая часть молотовского текста в нем сохранена — было бы проще в молотовский вариант вписать добавления (хотя опять-таки непонятно, для чего, ведь все, что Сталин продиктовал, Молотов уже вписал своей рукой).
Объяснение может быть таким. Cкорее всего, при написании текста обращения Молотовым самого Сталина в кабинете не было, т. к. он был в Сочи, куда скорей всего уехал вместе со Ждановым 19 июня. Общение с ним велось по телефону ВЧ-связи, Молотов зачитал ему подготовленный текст и попросил от имени Политбюро немедленно вылететь в Москву, чтобы выступить с ним по Центральному радио.
Сталин, ссылаясь на опасность такого перелета в условиях начавшейся войны, отказался лететь (он до этого вообще ни разу в жизни не летал на самолете) и приказал Молотову как своему заместителю самому прочитать текст этого сообщения. При этом он продиктовал Молотову еще несколько изменений и дополнений по тексту.
Молотов внес эти изменения в текст (в том числе и фразу “Наше дело правое” и т. д. ). Тем не менее, понимая, что Коба, как всегда, потом станет искать виноватого и им несомненно станет Молотов, давший свое имя пакту с Германией и ездивший в Берлин, он, возможно, впервые в жизни взбунтовался и заявил, что, не имея подписанного вождем текста, выступать не будет.
Так выглядели первые советские фототелеграммы.
(Нельзя не отметить, что у Молотова были основания для опасений. 10 августа 1939 года (за две недели до прилета Риббентропа) Политбюро приняло решение о его жене “О тов. Жемчужной” (п. 33), в котором говорилось о “враждебных шпионских элементах в ее окружении” и необходимости “провести тщательную проверку всех материалов” и “предрешить” ее освобождение “от поста наркома рыбной промышленности”.
21 октября она была снята с поста наркома, это нельзя понимать иначе, чем серьезное предупреждение Молотову (скорее всего, в связи с его колебаниями по вопросу “горячей дружбы” с Германией) — А.О.).
Сталину ничего не оставалось, как принять его неслыханное условие. Как же можно было его выполнить? Вариантов было два.
Первый — текст направили в Сочи спецтелеграммой, на которой вождь поставил свою подпись, заодно внес поправки и отправил Молотову назад самолетом. Это маловероятно, так как анализ посетителей кабинета вождя в этот день показывает, что разговор Молотова со Сталиным по ВЧ-связи не мог состояться ранее, чем в 9.00.
Полчаса на подготовку и отправку телеграммы, затем 4,5–5,5 часа на полет, даже без учета времени поездки автомашины до аэродрома. Получается, что Молотов получил бы свою телеграмму с текстом, подписанным Сталиным, лишь в 14.00–15.00. А он начал свое выступление в 12.15 и в 12.25 уже вернулся в кабинет Сталина.
Второй — текст обращения из Москвы в Сочи был передан телеграфом, а обратно… фототелеграфом (ведь в руках у Молотова до его выступления по радио должен был оказаться текст, заверенный подписью Сталина). Оказалось, что фототелеграф действовал в СССР с 30-х годов, а “к концу 1940 г. Московский центральный телеграф имел уже 22 фототелеграфные линии” (БСЭ), которые связывали его с крупнейшими городами страны.
Можно не сомневаться, что вторым из них был Сочи, практически единственное место, куда регулярно приезжал в отпуск Сталин. Тогда особый смысл приобретает и то, что Молотов 22 июня 1941 г. выступал из радиостудии именно Центрального телеграфа. Значит, подписанный Сталиным текст был передан в Москву фототелеграфом и вождь при подписании его внес в него еще несколько вышеуказанных изменений, которые Молотов зачитал прямо с фототелеграммы.
А ее он получил как раз на Центральном телеграфе. В воспоминаниях зам. зав. военным отделом газеты “Правды” Л. Бронтмана приводится косвенно подтверждающий мое предположение о фототелеграмме рассказ корреспондента “Последних известий” Радиокомитета СССР Н. Стора о выступлении Молотова 22 июня в студии: “…Приехали чекисты и заняли все выходы и коридоры. За три минуты до назначенного срока (т. е. в 12.12. — А. О. ) приехал Молотов.
Он сел за стол, раскрыл папку и начал читать приготовленную речь (т. е. знакомиться с текстом, т. к. видел этот вариант впервые. — А. О. ). За полминуты до срока он встал и прошел в студию к микрофону. Левитан объявил его выступление. Молотов говорил очень волнуясь, нервно. Но записали все хорошо”.
Чтобы высказанное в этой публикации предположение о причине неожиданного появления 22 июня 1941 г. у Молотова другого текста стало фактом или было отвергнуто, надо совсем немного — найти факсимиле этого широко известного текста, с которым Молотов выступил по радио 22 июня 1941 года.
В настоящее время при всех упоминаниях этого документа ссылаются на публикацию в газете “Правда” за 24 июня 1941 г. Давайте же наконец найдем настоящий архивный документ — первоисточник. Это позволит окончательно ответить на целый ряд вопросов, связанных с этим черным днем нашей истории, в том числе — был ли в этот день Сталин в Москве.
Надо признать, однако, что есть и другой вариант, объясняющий появление нового текста выступления Молотова. Предположить его позволяет такой загадочный факт: выступление Молотова записывалось на магнитную пленку, однако 22 июня 1941 года его ни разу не повторили по радио, зато в тот день его девять раз зачитал диктор Левитан.
Это могло быть только в одном случае — если, прослушав выступление Молотова по радио, Сталин по телефону или спецтелеграфу внес в его текст новые изменения и дополнения, с учетом которых Левитан и зачитывал его.
Именно этот текст выступления и был опубликован в газете “Правда” 24 июня 1941 года. Возможно, именно поэтому его и не опубликовали в “Правде”, как это делалось обычно, на следующий день после выступления Молотова — т. е. 23 июня.
Поскольку 22 июня 1941 г. речь Молотова в записи не передавали, можно предполож
