"Вы палатку ставить где здесь хотите? Не надо это тут делать. Видели, в селение ниже по дороге эфесбе приехали, движения делают такие-то, КТО-не КТО… Вопросы будут".
В старинное андалальское селение Корода, дальний угол Гунибского района, мы с голландским коллегой Михелем пришли к закату, удивляясь пустоте его улиц. Причину мы поняли, только пройдя село насквозь и увидев толпу мужчин, выходящую с кладбища: хоронили односельчанку.
Брутальный участковый в гражданском с оттягивающей ремень кобурой долго смотрел наши документы — традиция современной горной Аварии, а глава администрации между тем, думал, как с нами, такими неожиданными, быть. "У Ахмеда, школьного сторожа, разместитесь!"
Ахмед живет одиноко в большом ветхом доме; на Кавказе, где домашнее хозяйство — дело женщин, отсутствие женской руки в доме бросается в глаза как нигде. Ужинаем чем Бог послал, смотрим дембельские фотографии хозяина, слушаем, как начавшийся ливень бьет по крыше и дороге — то-то, пока мы шли, в долине сгущались тучи.
Наутро немного развиднелось, но облака по-прежнему не обещают ничего хорошего. А у нас — расставание. Михелю надо в Махачкалу, чтобы успеть к вечернему рейсу, я же ближайшие два месяца возвращатьс домой не собираюсь. Крайней точкой моей поездки станет в итоге Ормузский пролив с его португальскими крепостями и невыносимой жарой.
Я же отправляюсь к главной цели в Корода — более чем трехсотлетней пятничной мечети.
Кородинская джума-мечеть занимает важное место в истории Дагестана: в ней в 1832 году, когда погиб первый вождь газавата, Гази-Магомед, был провозглашен избран имамом гоцатлинец Гамзат-бек.
Амбициозный и харизматичный "чанка", потомок от брака родича хунзахских ханов и дочери свободного узденя, Гамзат — самая, пожалуй, неоднозначная фигура в череде "четырех имамов" Дагестана. И Шамиль, его наследник, умел преподать непокорным примеры жестокости, но Гамзат, огнем насаждавший в горах шариат и без жалости истреблявший своих недругов и непокорных беков, даст ему в этом сто очков вперед. Один из известных эпизодов в его биографии — жестокое умерщвление в 1834 году хунзахской ханши Паху-бике и ее сыновей. Этот эпизод красочно описывает Толстой устами Хаджи-Мурата в одноименной книге:
"Когда Гамзат подступил к Хунзаху, мы послали к нему стариков и велели сказать, что согласны принять хазават, только бы он прислал ученого человека растолковать, как надо держать его. Гамзат велел старикам обрить усы, проткнуть ноздри, привесить к их носам лепешки и отослать их назад. Старики сказали, что Гамзат готов прислать шейха, чтобы научить нас хазавату, но только с тем, чтобы ханша прислала к нему аманатом своего меньшого сына. Ханша доверила и послала Булач-Хана к Гамзату. Гамзат принял хорошо Булач-Хана и прислал к нам звать к себе и старших братьев. Он велел сказать, что хочет служить ханам так же, как его отец служил их отцу. Ханша была женщина слабая, глупая и дерзкая, как и все женщины, когда они живут по своей воле. Она побоялась послать обоих сыновей и послала одного Умма-Хана. Я поехал с ним. Нас за версту встретили мюриды и пели, и стреляли, и джигитовали вокруг нас. А когда мы подъехали, Гамзат вышел из палатки, подошел к стремени Умма-Хана и принял его как хана. Он сказал: «Я не сделал вашему дому никакого зла и не хочу делать. Вы только меня не убейте и не мешайте мне приводить людей к хазавату. А я буду служить вам со всем моим войском, как отец мой служил вашему отцу. Пустите меня жить в вашем доме. Я буду помогать вам моими советами, а вы делайте, что хотите». — Умма-Хан был туп на речи. Он не знал, что сказать, и молчал. Тогда я сказал, что если так, то пускай Гамзат едет в Хунзах. Ханша и хан с почетом примут его. Но мне не дали досказать, и тут в первый раз я столкнулся с Шамилем. Он был тут же, подле имама. «Не тебя спрашивают, а хана», — сказал он мне. — Я замолчал, а Гамзат проводил Умма-Хана в палатку. Потом Гамзат позвал меня и велел с своими послами ехать в Хунзах. Я поехал. Послы стали уговаривать ханшу отпустить к Гамзату и старшего хана. Я видел измену и сказал ханше, чтобы она не посылала сына. Но у женщины ума в голове сколько на яйце волос. Ханша поверила и велела сыну ехать. Абунунцал не хотел. Тогда она сказала: «Видно, ты боишься». — Она, как пчела, знала, в какое место больнее ужалить его. Абунунцал загорелся, не стал больше говорить с ней и велел седлать. Я поехал с ним. Гамзат встретил нас еще лучше, чем Умма-Хана. Он сам выехал навстречу за два выстрела под гору. За ним ехали конные с значками, пели «ля-илляха иль-алла», стреляли, джигитовали. Когда мы подъехали к лагерю, Гамзат ввел хана в палатку. А я остался с лошадьми. Я был под горой, когда в палатке Гамзата стали стрелять. Я подбежал к палатке. Умма-Хан лежал ничком в луже крови, а Абунунцал бился с мюридами. Половина лица у него была отрублена и висела. Он захватил ее одной рукой, а другой рубил кинжалом всех, кто подходил к нему. При мне он срубил брата Гамзата и намернулся уже на другого, но тут мюриды стали стрелять в него, и он упал".
В том же году и сам Гамзат пал жертвой кровной мести и был убит в хунзахской мечети. Его обнаженное тело три дня лежало на улице, прежде чем хунзахцы похоронили его.
Но Гамзата в Дагестане, как и других имамов, чтут. Вот и мемориальная доска на мечети:
На годекане возле мечети многолюдно; мужчины пережидают дождь и обсуждают важное дело: ливень размыл дорогу на пастбища, надо латать. Кроме того, по соседству женщины уже накрывают поминальные столы.
Я же хожу кругами вокруг "гамзатовой" мечети и разглядываю детали. В ходе недавнего ремонта силами местного джамаата она обрела нелепый навес с металлочерепицей, стеклопакеты и лестницу с цыганскими балясинами (не Минкульту же, в самом деле, выделять деньги на реставрацию республиканских памятников и контролировать ее!), но это, увы, общая беда современного Дагестана.
Кородинцы приняли ислам в конце XV века, и в лучшие времена в селении было до пяти мечетей. Джума-мечеть была построена в XVII веке (минарет относится к XIX веку) и потому считается в Корода "новой". Впрочем, как водится, она сложена из камней более ранних построек — домов, мечетей и даже, возможно, разрушенных средневековых церквей.
Ее стены — одновременно и пазл-загадка, и летопись.
А вот древняя купель для омовения, во время недавнего ремонта вынесенная наружу, так и лежит в куче строительного мусора рядом с мечетью, будто в Хунзахе — тело убитого в мечети Гамзата.
Помимо "новой", есть в Корода и "старая" мечеть, которая относится еще ко временам принятия аварцами ислама — то есть к концу XV — началу XVI веков.. Ее можно разыскать, отправившись вниз по дороге.
Незаметная приземистая постройка прячется под новой зеленой крышей; мечеть пуста — но видно, что в ней идет ремонт.
На обратном пути открывается внушительный вид на опустевшие саклми древнейшей, укрепленной, части Корода, сейчас практически необитаемой. Это — настоящая крепость на обрывистом "полуострове", попасть на который можно по узкой перемычке-мосту. И название селения кажется таким образом неслучайным: по-аварски "къора" значит "ловушка".
Вход в "старую Корода" — ни дать ни взять настоящие крепостные ворота; за ним — единственная улица, зарастающие развалины домов, двери с коваными рукоятями, в которые больше некому постучать, осыпающиеся деревянные перекрытия. Говорят, старую Корода очень любят кинематографисты — здесь и вправду готовые декорации для исторического кино.
Но все же здесь осталась единственная жительница — восьмидесятилетняя бабушка Патимат, из тех, что по-прежнему носят чохто и наотрез отказываются уезжать из разрушающихся родных домов. Я сейчас жалею, что не постучался к ней, но мне показалось это неловким.
Но жилая часть селения впечатляет, пожалуй, даже больше.
За каждым закоулком Корода таятся интереснейшие детали — надо лишь быть внимательным и следовать за белой курицей.
Вот, например, изображение павлинов на воротах. Павлин, символ бессмертия души — частый сюжет еще христианского искусства средневековой Аварии.
Да и просто богато украшенные порталы с арабской вязью и резные ворота стоят мессы!
…как и узкие суровые улицы.
Ну и, в конце концов, здесь можно просто зайти переждать дождь в какой-нибудь гостеприимный двор и вдоволь пообшаться с хозяевами, да и чаю выпить…
Напоследок, успеваю сходить еще к одной достопримечательности Корода — боевой башне XVIII века, которая стоит на отшибе, по дороге на пастбища, на берегу ручья.
Внутри — многочисленные бойницы для стрельбы из ружей; непривычная деталь, которую я в горских башнях раньше не видел.
Наконец, время трогаться и мне; по пути, в нескольких километрах ниже, я расчитываю увидеть и главную местную природную достопримечательность, Карадахскую теснину — узкое сюрреалистическое ущелье, которое за многие сотни лет проточили в толще скалы воды речушки Картах, притока Аварского Койсу.
Аварцы называют ущелье "Бецъкварили" — то есть "слепое" или "темное": его ширина всего несколько метров, а отвесные скальные стены буквально смыкаются над головой. Горные речушки, которые в сухую погоду переходятся по щиколотку, после дождей могут представлять собой огромную силу.
Несколько километров пути от дороги — и я вознагражден.
Воды немного, но, не вымочив ног, здесь все равно не пройти. А в дожди в ущелье становится всерьез опасно: горные реки вздуваются непредсказуемо быстро, и в теснине речка может превратиться в клокочущий поток — а выбираться отсюда некуда.
Уже под вечер выдвигаюсь вниз по дороге, в сторону каспийской трассы. Недоезжая Гергебиля делаю остановку на осмотр остатков русской крепости над старой проезжей дорогой…
Но вечереет, и я начинаю торопиться. Есть ради чего — в Дербенте меня ждут друзья, прибывшие в Дагестан отдельно от меня, уютный дом и жареная баранина.
Радость встречи я, видать, зря смаковал заранее. В Гергебиле, стоило мне вылезти из попутки, я вновь пал жертвой внимания полицейского патруля. Приключения продолжаются — едем в отделение!
Спустя минут пятнадцать после прибытия в отделения мучительно отмываю руки под краном — в первый раз в жизни потребовали сдать отпечатки пальцев (не, а чтоб нет-то?). Тучный дежурный ведет опрос — кто таков, откуда, с кем ездил, у кого останавливался? Потом дает на подпись протокол. Звучит как песня: "Я, Александр Цветков, проживающий в городе Москва, черепное мозговое травму не имею, переводчиков не нуждаюсь и желаю давать показания на русском языке".
Наконец, минут через сорок выхожу за ворота радоваться воздуху свободы, но не тут-то было. Уже на улице меня окликают: оказывается, самый главный начальник тоже хочет познакомиться то ли со мной, то ли с моими бумагами — предложение, от которого нельзя отказаться. Потом оказывается, что у начальника перед этим два совещания. С тоской думаю про кончающийся световой день и мучительно стараюсь не сорваться на мимопроходящих рядовых ментов, которым, в общем-то, претензии предъявлять было в этой ситуации не за что; здесь, в горах, свои порядки. Наконец, по прошествии полутора часов, так и не соизволив поглядеть на меня, самый главный великан махнул рукой — пусть, мол, едет.
И я поехал — на удачу (плотность движения "сверху вниз" в горах к вечеру обычно сильно слабее) попалось коллективное такси до Махачкалы. Уже по сумеркам проезжаем Ирганайское водохранилище, потом минуем поворот на родное селение Шамиля, Гимры, с солидным блокпостом на въезде — там уже много лет перманентный режим КТО, и въехать в Гимры можно только по местной прописке или приглашениям. Рядом — реплика знаменитой башни, при осаде которой в свое время был убит Гази-Магомед и откуда Шамиль сумел спастись, прыгнув в пропасть на глазах у изумленных русских солдат, но ее я из-за темноты уже не смог сфотографировать.
К поздней ночи, сменив несколько попуток от Махачкалы, я все же падаю в объятия сонных товарищей. Они за неделю до того прибыли в Дагестан на древней "Волге" с полуторогодовалой дочкой. В этой прекрасной компании мы совершим еще несколько вылазок в горные села, но это — уже другая история.
Другие рассказы про Кавказ — в моем журнале:
Дагестан-2016
Дербент. На излете Рамадана
Кахиб и Гоор. Каменные солнца Вольной Аварии
Авария христианская. Датунский храм, страж воскресного ущелья
Прочее
Ингушетия. Древние церкви в горах — призраки ушедшего христианства
Аланские храмы Карачая: древнейшие в России
Хузрук. Неоцененный заповедник деревянного зодчества в сердце Кавказа
Осетия: Фиагдон, святая гора Тбау и Даргавсский некрополь
Осетия: древние села среднегорья. Урсдон, Дагом, Донисар
published on sakvoiazh.ru according to the materials ru-travel.livejournal.com
